Неточные совпадения
Человеческое сознание очень зависит от социальной среды. и ничто так не искажало и не затемняло чистоту христианского откровения, как социальные влияния, как перенесение социальных категорий властвования и рабства на
религиозную жизнь и даже на самые
догматы.
Догматы Христовы — непостижимы, сверхразумны, и отречение, отвержение соблазнов рациональных есть условие
религиозного гнозиса.
Но
догматы религиозного откровения могут быть питанием
религиозной философии, значение которой отрицать было бы мракобесием.
Из этого опыта, всегда частичного, но допускающего неопределенный и безмерный рост, почерпается общее указание, что
догматы действительно свидетельствуют о
религиозных реальностях, следовательно, показуют истинный путь.
Потому церковное богатство
догматов, как задача, всегда превышает наличность
религиозного опыта, но в то же время и всегда в него входит, его определяет.
Итак, мы различаем: 1) внефилософское,
религиозное мифотворчество; 2) догматику, представляющую внешнюю систематизацию
догматов; 3)
религиозную философию как философское творчество на
религиозные темы; 4) «общую» философию, которая представляет собой искание «естественного», языческого ума, но, конечно, все же оплодотворенное какой-либо интуицией; 5) канон философии, ее поэтику и технику, куда относятся разные отрасли «научной философии» (гносеология, логика, феноменология, наукоучение).
Кафолическая природа
догмата, в частности, обнаруживается и в том, что лишь в слове и через слово
религиозное переживание может быть первично сообщено другим людям, благодаря чему и возможна проповедь религии, «служение слова».
Догматы если и возможны, то не в смысле логических и диалектических выводов, но лишь как
религиозное ведение.
Таковы популярные возражения против
догмата,
религиозные, философские, житейские.
1:23.], как главная тема христианской проповеди, могла явиться только из полноты
религиозного откровения, как «миф» в положительном значении этого слова, и лишь в дальнейшем из этого зерна выросла система
догматов учения церкви.
На этом основании можно и должно научаться вере, и правая вера, правые
догматы, «православие», есть и задача для
религиозной жизни, а не одна только эмпирическая ее данность.
Догмат веры потому не оказывает давления на свободу философского исследования, что его
религиозная значимость лежит в иной плоскости и не ставится под вопрос философским сомнением.
Она определяет ту его внешнюю границу, за которую невозможно отклоняться, но она отнюдь не адекватна
догмату, не исчерпывает его содержания, и прежде всего потому, что всякая догматическая формула, как уже сказано, есть лишь логическая схема, чертеж целостного
религиозного переживания, несовершенный его перевод на язык понятий, а затем еще и потому, что, возникая обычно по поводу ереси, — «разделения» (αϊρεσις — разделение), она преследует по преимуществу цели критические и потому имеет иногда даже отрицательный характер: «неслиянно и нераздельно», «одно Божество и три ипостаси», «единица в троице и троица в единице».
Их положительное значение, которым искупается многовековая, приостанавливающаяся лишь в эпохи упадка
религиозной жизни догматическая борьба, состоит в том, что
догматы представляют собой как бы вехи, поставленные по пути правильно идущей
религиозной жизни; нормального ее роста.
Другие отвергают
догмат во имя
религиозного целомудрия: им кажется, что выраженная в догматической формуле вера не есть уже вера, как и «мысль изреченная есть ложь» [Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Silentium!» (1830) (Тютчев Ф. И. Соч...
Догмат есть сигнализация понятиями того, что не есть понятие, ибо находится выше логического мышления в его отвлеченности; в то же время он есть формула, выраженная в понятиях, логическая транскрипция того, что дано в
религиозном опыте.
Согласно основной мысли Ричля, к области религии принадлежат только «ценности», установляемые «суждениями о ценности», причем этот
религиозный прагматизм соединяется с весьма скептическим отношением к
догмату, почитая его «метафизикой», воспрещенной Кантом.
Между живым
религиозным мифом-догматом и его догматом-формулой имеется поэтому заведомое несоответствие, подобное тому, какое существует между каталогом художественного хранилища и произведениями, в нем перечисленными, или программой концерта и самим музыкальным исполнением.
Не догматическая формула родит
догмат, но
религиозное содержание, или живой
догмат, порождает догматическую формулу (или формулы).
Религиозное сознание естественно и неудержимо стремится к
догмату, и разве искание
догмата, «составление убеждений», «поиски миросозерцания», не составляют предмета постоянной тревоги и стремлений всякой живой души, которая не может удовлетвориться духовной недоношенностью, аморфной неизреченностью чувства?
Из нашего понимания
религиозной философии, как вольного художества на
религиозные мотивы, следует, что не может и не должно быть одного канонически обязательного типа
религиозной философии или «богословия»:
догматы неизменны, но их философская апперцепция [Апперцепция — здесь: восприятие.] изменяется вместе с развитием философии.
Опытное происхождение
догмата, своего рода
религиозный эмпиризм, делая
догмат неуязвимым для критики рассудочного познания, в то же время ведет к тому, что его выражение в понятиях порождает противоречия и нелепицы с точки зрения рассудочного мышления.
В богослужебном ритуале, естественно возникающем в каждой религии, символически переживается содержание мифа,
догмат становится не формулой, но живым
религиозным символом.
Религиозная значимость
догмата не зависит от проверки: он дан в своей достоверности.
Не таковы ли почти все основные
догматы христианства, и недаром их с таким презрением и негодованием отвергают те, кто рассудочную проверку считают высшим и единственным критерием
религиозной истины: пример налицо — Л. Толстой.
История
догматов показывает, что поводом для их установления и провозглашения чаще всего являлись те или иные ереси, т. е. уклонения не только
религиозной мысли, но и, прежде всего,
религиозной жизни (ведь очевидно же, напр., что арианство есть совершенно иное восприятие христианства, нежели церковно-православное).
В первом смысле
догмат есть формула, кристаллизующая в образах или понятиях
религиозное суждение.
Но
догматы и не притязают на это, они лишь констатируют факт откровения, уже совершившегося в
религиозном мифе, и только переводят на язык понятий его содержание.
Догматы суть иероглифы
религиозных тайн, раскрывающихся лишь в
религиозном опыте и в меру этого опыта.
Таким образом устраняется кажущееся противоречие между личным характером
религиозного опыта, устраняющим извне принудительно данную догматику (ибо догматика не геометрия), и объективной системой
догматов, в которой выражается сверхличное (и как будто безличное), кафолическое, сознание церкви.
Подобным же образом и
догматы в том виде, как изучает их Dogmengeschichje [История
догматов (нем.) — название фундаментального исследования А. Гарнака (т. 1–3, 1885–1889).], суть лишь доктринальные тезисы, Lehrsätze [Научное положение, тезис (нем)], исторически обусловленные в своем возникновении, для
религиозного же сознания они суть символы встреч с Божеством,
религиозные реальности.
Пели певцы, и слушали их люди свободной духом страны: жрецы не смели здесь накладывать путы на
религиозное творчество народа; религия, не скованная
догматами и кодексами, могла здесь развиваться и изменяться свободно.
В апостольской церкви Дух был не
догматом и учением, а центральным фактом
религиозной жизни.
Это
религиозное откровение антропологическая философия берет как свою свободную интуицию, а не как авторитет
догмата.
Религиозная жизнь существует и для тех, кто не знает мистических истоков
догматов, кто принимает их внешне-авторитарно.
Так что хотя освобождение от ложных
религиозных форм, всё убыстряясь и убыстряясь, совершается, люди нашего времени, откинув веру в
догматы, таинства, чудеса, святость библии и другие установления церкви, не могут все-таки освободиться от тех ложных государственных учений, которые основались на извращенном христианстве и скрывают истинное.
Но не говоря уже о том, что уничтожение рода человеческого не есть понятие новое для людей нашего мира, а есть для
религиозных людей
догмат веры, для научных же людей неизбежный вывод наблюдений об охлаждении солнца, в возражении этом есть большое, распространенное и старое недоразумение.
Впоследствии, когда раскол уже развился, существенными, характеристическими чертами его сделались: безграничное, возведенное на степень
догмата, уважение к старине, к преданию, а особенно к внешним
религиозным обрядам, стремление подчинить этому преданию все условия гражданского, общественного и семейного быта, неподвижность жизни общественной, отвержение всякого прогресса, холодность ко всем успехам развития народной жизни, нелюбовь ко всему новому, а в особенности к иноземному, и наконец глубокая, ничем непоколебимая вера в святость и непогрешимость всякого внешнего обряда, всякого предания, которые носят на себе печать дониконовской старины и старой народности.
Но она не имела и
религиозной веры, она утеряла жемчужину христианства и фанатически поверила в свое неверие, в целый ряд отрицательных
догматов, которые представлялись непреложными полупросвещенному сознанию.